Мир, в котором меня ждут. Ингрид - Екатерина Каптен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сколько она пережила за последний месяц? Потеряла своих подруг… Потеряла свою любовь… Её предали, а потому она потеряла и Междумирье. Последнее было страшнее всего – одна мысль о том, что теперь она больше никогда не попадёт туда, сводила её с ума. Больше никогда не увидит Георга Меркурия и Феодору Анисию, Великую Княгиню, Хельгу и Артемиду, Сольвей, Эрин, Эдварда, Улава… Перечислять, чего больше не будет, можно было до бесконечности, и это доводило её до отчаяния. Ингрид всё выла и кричала, затыкая рот сеном. Рот и горло изнутри словно шпарило кипятком, больно было везде. Это продолжалось где-то час, может, два или три – в неистовом горе время теряло счёт.
Прооравшись, Ингрид поняла, что сильно замёрзла и, дрожа и от холода, и от чувств, на подогнутых ногах с трудом вернулась в дом. Выпила воды, подавилась, облилась и залезла в кровать. Она долго не могла согреться, как ни пыталась укутаться в одеяло, её знобило.
Мысли и чувства спутались в клубок из стальных нитей, будто это было их естественное состояние. Ингрид укрылась с головой и попыталась молиться, чтобы отвлечься от них, ибо поняла, что иначе её мозг разорвётся. В полубреду прошла вторая половина ночи, под утро Ингрид провалилась в тонкий сон, и – то ли в утешение, то ли в издевательство – ей снился белый маяк земель Триаскеле.
Когда же поздним утром Ингрид проснулась, первое, что она почувствовала, – это леденящую боль, что охватила поясницу, протянула свои холодные щупальца на живот и сковала всю нижнюю часть тела. И из-за этой боли Ингрид не могла даже встать с кровати, её как будто обложили кусками льда чуть ниже диафрагмы. Девочка скрутилась калачиком, тщетно пытаясь согреться. Ей казалось, что холод бьёт ключом из неё самой и это никак нельзя остановить.
Ингрид услышала, что по дому кто-то ходит, и попыталась позвать:
– Мам, это ты? – Её голос был слабым и безжизненным.
– А? – раздалось с кухни.
Мама зашла в закуток с кроватью дочери. Увидев Ингрид, она всплеснула руками:
– Наконец проснулась, сколько спать можно? Уже все позавтракали. Вставай давай, сегодня надо успеть всё перекопать, тебе ещё посуду мыть и с Эриком сидеть…
– Ма-а-ам, – собравшись с силами, сказала Ингрид, – у меня болит… спина… изнутри…
Ингрид пыталась описать, что и как болит, хотя уже знала мамин ответ.
– Ингрид, хватит придуриваться. Ничего у тебя не болит, вставай давай, хорэ отлынивать!
Девочка честно попыталась встать, но любое движение усиливало боль. Даже говорить было трудно, и на препирательства сил не хватало. Подчиниться и сделать безупречно было проще, чем объяснить маме, что умираешь от боли. Ингрид встала с кровати медленно и с трудом, с гримасой на лице. Боль только усилилась. Девочка поползла вдоль печки, держась за неё. Мама смотрела на эту картину тщательно и очень строго, чтобы в любую секунду уличить дочь в бульварном спектакле. Ингрид же, напротив, чуя спиной всю суровость момента, боялась дать маме повод заподозрить хоть что-то, поскольку та не выносила двух вещей: враньё и правду, которая её не устраивает.
– Куда ты пошла?! – строго окликнула мама.
– Можно хоть на отшиб сходить? – с трудом сказала Ингрид.
– Смотри не утони там!
Так как дом был деревенский, все удобства находились во дворе. Чтобы выйти из дома на улицу, следовало тепло одеться, поскольку погода стояла промозглая и холодная, как это часто бывает на первомай. Ингрид плелась обратно в дом, когда её увидел дядя Саша. Он подошёл и торжественно протянул ей лопату, испачканную в земле, хлопнув при этом своей огромной рукой по левому плечу девочки.
– С Днём труда! – весело гаркнул он, а Ингрид от удара упала.
Девочка не стала тратить силы на слёзы и жалобы. Она попыталась встать, проползла на четвереньках до крыльца под весёлый гогот дяди, подтянулась на перилах и отправилась в дом. Дома отряхнула тулуп от грязи, сняла калоши и медленно по стеночке вошла в комнату.
Как по заказу, все решили, что Ингрид просто симулирует. Девочка с трудом подошла к печке и забралась обратно в кровать. Мама и дедушка шумели и крутились рядом с ней, пытаясь её поддеть и вывести на чистую воду, пока в доме не появилась прабабушка.
Прабабушка Ингрид – Аскульда – провела в деревнях всю свою жизнь, будучи родом из Тверской области, куда были переселены её несколько родных деревень. А уже оттуда она, осиротев, бежала в годы войны вместе с младшими братом и сестрой. Они перебирались из одного партизанского отряда в другой. Брат был смышлёным мальчиком, но, к сожалению, погиб во время разведки. Там же она познакомилась с будущим мужем. Жених был родом из земель, близких к её давней исторической родине, а потому Аскульда с радостью переехала в его деревню под Тихвином. В этой деревне и жила до сих пор. Старшая из её дочерей – бабушка Ингрид Матильда – уехала учиться в Ленинград, а остальные – ещё дальше, поэтому летом в деревню приезжала в первую очередь семья бабушки Матильды. Но и остальные родственники тоже наведывались хотя бы на недельку.
Прабабушка была боевая и крепкая, и вот уж кого точно нельзя было обмануть, так это её.
– Тиха! Чегой разгалделись? – раздался её зычный голос.
Она вошла в комнату, которую называла горницей, и посмотрела на Ингрид, отодвинув внучку и зятя.
– Заболела твоя девка, не видишь, чтоль? Пополам от боли согнулась, а мать и не видит.
– Да она работать не хочет, – уверенно сказала мама.
– Это голова твоя работать не хочет, – парировала прабабушка. – Зенки-то распахни!
Ингрид зажимала уши от криков над кроватью. Как она иногда хотела свалиться с какой-нибудь серьёзной болезнью, чтобы над ней наконец-то смилостивились, но, когда мечта неожиданным образом исполнилась, всё оказалось не так радужно. Не тёплая кровать, не тишина, не покой, а крики мамы, её обманутые надежды на трудовые праздники, холод и дикая боль в спине.
– Ну, и что у тебя болит? – Мама строго скрестила на груди руки и поджала нижнюю губу.
– По-о-очки… – еле слышно протянула Ингрид, а про себя подумала: «Голос, видимо, я тоже сорвала».
– Так, Иоханна, иди уже в огород, оставь дочь свою, и шагайте все уже отсюда!.. – Прабабушка умела говорить строго и с силой, так что её слушались все и всегда.
– Зови меня Жанной! – капризно сказала мама Ингрид бабушке.
Ингрид любила прабабку, часто даже больше, чем маму. И произошедшая ситуация показывала почему. Её невозможно было обмануть, как и всякого прошедшего войну человека. Бабку в деревне очень уважали и побаивались, она могла заткнуть за пояс любого буяна, приструнить хама, и даже как-то раз крапивой отходила под общий смех приезжего чинушу. Деревенские дети, которые каждое лето гоняли городских приезжих, не трогали Ингрид, но особо с ней и не водились, зная, что это правнучка генеральши Аскульды Петеровны.
– Чего ночью орала? – спросила бабка.
– А? – Ингрид подняла испуганные глаза.
– Ночью чего орала на сеннике, спрашиваю?
Ингрид почувствовала, что душа ушла в пятки. Её слышал как минимум один человек в эту ночь. И что теперь ей отвечать? Бабушке врать можно было даже не пытаться… Ингрид собралась с мыслями и ответила:
– Человек, которого я люблю… оказался не тем, за кого я его принимала…
Ингрид морально приготовилась к тому, что бабка плюнет и осмеёт её страдания, ведь сама-то она в пятнадцать лет спасала себя, брата и сестру, оставшись сиротой. В семнадцать брата похоронила, а в девятнадцать вышла замуж и уехала жить в незнакомое место, где родня мужа не особо её жаловала… Но неожиданно прабабушка очень нежно провела натруженной рукой по голове правнучки и сказала каким-то не своим, ласковым, певучим голосом:
– Бедная ты моя девочка…
Ингрид готова была разреветься, ведь именно так и сделала бы Феодора Анисия. Это разом
